Борис Орлов - Судьба — солдатская
На них, расступаясь, махали руками. Кто-то зло крикнул, глядя Петру в глаза:
— Сволочи! Люди ведь!
С трудом выбрались из глубокого кювета. Петр вспомнил о хлебе с мясом и заставил остановить машину.
— Подожди, ребятишкам снесу, — взяв завернутые в газету продукты, сказал он шоферу и побежал, расталкивая людей, через шоссе, к детям. Сунул сверток в руки растерянной женщине — она и не поняла, что он сует. Побежал обратно.
Поехали молча. На проселке шофер газанул. Где-то уже перед Крестами машина выбежала на шоссе, оказавшееся в этом месте свободным.
Въехали в город.
Петр поглядел на усталого шофера.
— Знаешь, у меня в Пскове знакомые есть, — сказал он ему. — Давай у них остановимся. Все равно всех собирать надо, а нас никто, думаю, не ждет. Пока-то соберешь!
— Показывай, куда ехать, — сразу же согласился шофер.
У перекрестка Петр попросил свернуть с проспекта в проулок. Выехали на улочку, ведущую вдоль реки Псковы́… Дом Морозовых показался неожиданно, а на месте соседнего дома лежала груда обгорелых бревен да торчала, упираясь в небо, печь с высокой трубой. Петра передернуло. Уставившись на пепелище, он проговорил:
— Давай к тем вон окнам, — и показал рукой куда.
Из кабины он выпрыгнул еще на ходу. Поднялся на крыльцо, распахнул дверь, прошел на кухню. Там незнакомая полная женщина раскладывала на столе солдатское белье, гимнастерки… Петр остолбенел. Женщина повернула к нему лицо, и он узнал в ней соседку Морозовых.
— Боже мой! — выпрямилась Акулина Ивановна, медленно разворачиваясь тучным, расплывшимся корпусом в его сторону: — Никак, жених Валюшин?
Вид ее сразу успокоил Петра. Молча слушал он соседку, которая объясняла, что Валя сейчас на работе — эвакуирует госпиталь, а Варвара Алексеевна стоит в очереди за хлебом.
— С утра стоим, впеременку, — пояснила она и, начав вдруг сгребать все со стола в мешок, заговорила, будто жаловалась: — Сгорела я, бомбой меня в первый день… — И стала оправдываться: — А власти будто разрешили брать, что можно, со складов армейских… Все берут… Все равно наполовину разбомбили, да и горят они… Вот я и… с сынишкой своим, Колюшкой…
Поставив мешок в угол, соседка предложила Петру пройти в комнату. Петр отказался. Выйдя из дома, подошел к шоферу, который копался в моторе.
— Так я пойду. Обойду всех, сюда пусть собираются. — Петр глянул через плечо шофера на мотор.
Шофер, отпустив проводок от свечи, выпрямился.
— Валяй, — сказал он, не переставая глядеть на двигатель. — Мотор что-то пошаливает. Проверить надо кое-что. Утром поедем. — И улыбнулся: — Да, а себя как мы заправлять будем?
— Как-нибудь заправимся… вот у них, — сказал Петр, обрадованный тем, что поедут обратно утром и что будет время наговориться с Валей досыта.
Многих на квартирах не оказалось: эвакуировались вместе с семьями военнослужащих гарнизона. Уехали и Варфоломеевы. Чеботарев разыскал только жену Похлебкина с дочерью, четыре семьи командиров из третьей и второй рот, жену одного сверхсрочника (у Похлебкиных сидела, когда он туда пришел) да жену Холмогорова.
Ноги у Петра гудели — исколесил весь город.
С женой Холмогорова (нес ей два тяжелых чемодана — все, что у них было) он возвращался к Морозовым уже в пятом часу пополудни.
Еще издали увидел Валю.
Необъяснимое волнение охватило Петра. Он растерянно заулыбался. Подходя, видел, как легкий ветерок колышет подол светло-голубого крепдешинового платья-кимоно… Заметно похудевшая, Валя казалась еще стройнее, красивей. На ресницах ее блестели слезы, а по лицу блуждала легкая улыбка.
Поставив чемоданы, Петр продолжал растерянно улыбаться… Ему хотелось крепко-крепко обнять Валю, поцеловать ее в губы. Но сковавшая его робость — и оттого, что во дворе стояли шофер и Холмогорова, и оттого, что Валя не была ему женой, — мешала. И он, не пересилив себя, протянул ей руку.
Валя руки не взяла. Она припала к нему грудью, уткнулась лицом ему в шею. Он слушал, как бьется ее сердце. Шептал:
— Успокойся, Валюш, — и чувствовал, что слова пропадают в пересохшем горле.
Валя поглядела ему в глаза; и он понял, что она все время ждала его, помнила о нем и сейчас никак не верила, что все это не во сне.
Петр взял Валю за плечи. Проговорил еще нежнее:
— Успокоилась?
— Глупая я, правда? — улыбнулась в ответ Валя и стала вытирать глаза.
— Хорошая ты, — прошептал Петр.
С чемоданами они направились в дом. По пути Петр говорил:
— Сбор у вас назначил. Эвакуируем семьи военнослужащих. — И добавил, чтобы не испугать Валю: — На всякий случай.
— Да уж понятно, — вздохнула Валя, и зеленоватые искристые глаза ее потемнели.
Валя уже от Кольки слышала о цели их приезда, но значения его не осознала — ею владело одно желание: скорее встретиться с Петром. Сейчас же, услышав об эвакуации, она вдруг подумала, что их встреча — последняя. В голове промелькнуло все то, что узнала в эти дни от раненых, от беженцев… «Эвакуируем», — с трудом повторила она про себя слово, произнесенное Петром. — А кто о нас побеспокоится? И мы вот госпиталь тоже эвакуировали… А что с нами будет? О нас, выходит, и беспокоиться некому?..»
До этого Валя не задумывалась о своей судьбе. Ей все время казалось, что, если понадобится, этим кто-то займется. А тут вдруг… Даже утром, когда во двор госпиталя въехала колонна автомашин и на них стали грузить раненых и имущество, отправляя все это в тыл, а вольнонаемным объявили, что их, в том числе и Валю, взять не могут, — даже тогда оставалась она спокойной, верила, что Псков все же останется нашим. И вот… Петр… «На всякий случай…» Теперь-то она поняла значение этих слов!
Петр поставил чемоданы в коридорчике. Прошел с Валей в большую комнату.
— А где Варвара Алексеевна, Спиридон Ильич? — взяв Валю за руку, спросил он.
Валя прижалась к нему. Сникла. Ей было и радостно, что рядом Петр, и горько, что он скоро уедет, и жутко, потому что считала уже, что следом сюда непременно придут гитлеровцы… Петр не понимал ее волнений. Рассудив, что в семье у Морозовых что-то случилось, снова повторил свой вопрос.
Высвободив руку, Валя села на стул и сказала:
— Мама в очереди за хлебом. Приходила да опять ушла — сменить Акулину Ивановну с Колькой. Что-то хлеб сегодня не везут. А папа… он в истребительный батальон записался — немецких парашютистов вылавливает где-то.
— Как же он, больной?
Петр пододвинул стул, присел рядом и снова взял в свои Валину руку. Валя проговорила:
— Что ты, папу не знаешь? Я, дескать, как овца: куда стадо, туда и я. — И спросила: — Ты хоть ел?.. Не ел? А шофер тоже не ел?
Петр подошел к окну. Пошире распахнул полуоткрытые створки, поглядел на шофера, который стоял с Холмогоровой в конце огорода. Кричать было далековато, но Петр все же крикнул:
— Ты поел?
— Поел, — донеслось в ответ.
На кухне Валя поставила перед Петром овсяную кашу на молоке. Разожгла примус — грела чай. Петр, откусив от ломтя хлеба, спросил:
— Это такой хлеб выпекать начали?
— Такой, — вздохнула Валя, не переставая глядеть на него.
— Ну и хлеб!
— Хоть такой бы был, — тихо сказала Валя. — Скоро и такого, пожалуй, не будут давать. Вечер уж, а мамы все нет.
Петр вспомнил о Зоммере и поинтересовался:
— А как Соня?
Валя села напротив.
— Соня что! Все такая же, — немного повеселев, говорила она. — Беззаботная… Посмеивается… Может, сходить нам к ней? Узнает, что ты был и не зашел, обидится.
На пороге показалась Варвара Алексеевна. Петр сразу встал — будто перед командиром. Не зная, как себя вести, ждал, поспешно дожевывая хлеб.
— Ну, здравствуй, здравствуй, защитничек, — устало протянула она ему свою сухую руку. — Экуировать, значит, приехали? Всю Россию не экуируешь. Эх вы!.. Болтали, болтали, а теперь опять отцы за вас выправляй все. — И к Вале: — Чайник-то сними. Не видишь, кипит.
Валя сняла чайник. Налила Петру кипятку. Спросила у матери:
— Не дали хлеба-то?
— Как видишь, — ответила мать, положив на скамью пустую сумку. — Акулина осталась… Может, говорят, и будет.
Петр пил, обжигаясь, слабо заваренный чай. Пил не садясь. Когда Варвара Алексеевна вышла из кухни, предложил:
— Так сходим к Соне-то?
Они вышли из дома. Пока шли до моста через Пскову́, их дважды останавливал военный патруль. Петр показывал документы, и их пропускали.
Дверь в сени была закрыта. Валя сходила к соседям. Там сказали, что Соня как будто дома. Петр постучал в дверь из тонкого теса. Дверь задрожала.
Соня, распахнув окно, высунулась наружу и увидела Валю.
— Ты?!
Они ждали еще минут пять. Наконец внутренняя, из коридора, дверь заскрипела на петлях.
— Подожди, Валюша, сейчас, — говорила Соня, копошась в сенях. Петру показалось: в чулан кто-то вошел. — Не ждала.
